Page 22 - ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ

Сначала подвесили убитого полицая. Ему под горлом затянули петлю, перекинули

веревку через перекладину и тянули втроем, пока босые ноги не оказались
болтающимися в полутора метрах над землей.

— Этого борова мы не поднимем, — заметил Кац. — Ящик надо.
— Та вон же, — Мишка указал в сторону, там стояли несколько фанерных ящиков, на

которых полицаи сидели и пили самогонку, пока сторожили виселицу.

— Тащи сюда. Один на другой поставь, — распорядился Максим.

Полицай ерзал по земле, пытался подползти к Петру, что-то бормотал.

— Петро, ти про матір подумав? Якщо вона дізнається? — выкрикнул он наконец,

поняв, что все бесполезно.

Петю всего передернуло от этих слов.

— А ти про матір думав? Ти про нас усіх думав? Ти їй вже не син, а мені не брат!

— Тихо, тихо! — махнул рукой Мишка. — Сюда сейчас все немцы сбегутся!

Шурка схватил полицая за ворот, потянул вверх.

— Вставай сам, — в руке у него снова появился складной нож. Ляля подошла к

полицаю и повесила ему на шею дощечку. Толстяк взгромоздился на ящики, не сразу

и не молча, а только после того, как Кац пригрозил ему выколоть глаз, как одному из

комсомольцев.

Максим закрепил край веревки.

— Ну, трогай, товарищ, — зло засмеялся Шурка.

Командир двумя пинками выбил из-под ног полицая верхний ящик. Перекладина

затрещала под весом тела, но выдержала.

Мишка дал Петру прикурить, похлопал по плечу. Ему как будто хотелось сказать

что-то в оправданье им всем, но он не стал. Да и что тут можно сказать? «Мы не

знали, что здесь окажется твой брат», «ты же знаешь, он тоже был фашистом», или,

может быть, «мать тебя все равно простит»? Любые слова прозвучали бы фальшиво и

безнадежно глупо в эту ночь в этом парке.

Быстро выпили остатки самогона, просто потому что было жалко оставлять.

Завернутые в брезент трупы комсомольцев отнесли к заранее вырытым на отшибе

могилкам, положили поверх более старых захоронений и закопали.

— Надо сказать матерям, где схоронили, — неуверенно предложила Ляля.